31 December 2015

The Stove / Печка


The Stove 

When they came round to do the fatal deed,
heavily armed with things made out of iron,
nobody tried to stop them. I alone,
heavily armed with greedy curiosity,
turned up to watch. I saw the first appalling
and to all purposes decisive blow
of the sledgehammer. Crunch. Then heavy breathing.
The dust swirled up, a sort of greyish bowel
over a noggin now split into two, and
a pair of green-tinged copper eyes glanced up
at me from off the bottom, or below it—
the abyss that’s ever-present under us.

3 kopeks. Heads

The eagle’s looking westward. Eastward too.
The eagle’s gaze is desolate and cruel.
In one the folk arises from its slumber.
There’s lemon-coloured sunset in the other.
And Aleksandr Blok’s between the two.
The eagle stares and stares. Copper alone
knows how to stare like that, so very slow.
The eagle watches—in a way we can’t,
even if like him we happen to have four eyes—at
the onslaught of the provisional class, and of
the darkness.

3 kopeks. Tails

The two loops of the curly number 3
are not for nothing, as you must agree,
the letter yat—showing where we get ‘kopek’—
stands with its cross, wearing a monkish skullcap,
a tiny Kuzmin smile inside there, see?
Standing or sitting? Only yat can sit
or stand so there’s no telling which it is.
He’s half worn smooth, and it’s as if he’s conscious
that given his two-sided character
he’s obsolete, that with the coming strife
he’ll be abolished.

Good stovemaker! Into that stove’s foundation
you tossed these coins as people do, for luck,
not thinking that with these three-kopek pieces
you’d purchase so much of eternity.
I feel exalted by their quiet ringing,
and like the magic ruble in the tale,
they’re always in my pocket, jingle-jingling.
Lots more they’re going to buy me, without fail.

[From Тайный советник (Privy Councillor), 1987]

Translator's notes:

‘Showing where we get ‘kopek’’: kopek coins originally featured a figure of St George with his lance, in Russian kop′yo.

‘The magic ruble’ refers to a story by Nikolai Leskov (1831-95), ‘Тhe Ruble that Cannot be Exchanged’, which begins: ‘There is a belief according to which one may acquire a ruble that cannot be exchanged, i.e. such a ruble that no matter how many times you proffer it, it will always remain whole in your pocket. But to get hold of such a ruble you have to endure massive terrors…’ 

(Translation © 2015 G.S. Smith)

Печка

Когда они пришли покончить с ней,
вооруженные железными вещами,
никто не заступился. Только я,
вооруженный жадным любопытством,
пришел глядеть. Я видел первый страшный
и в сущности решающий удар
кувальды. Хруст. Тяжелое дыханье.
Взметнулась пыль, как седенькая кичка
над надвое расколотой башкой,
и с прозеленью медные глаза
взглянули на меня со дна, с поддона,
из бездны, что всегда под нашим дном.

3 копейки. Орел 

Орел глядит на Запад и Восток.
Орлиный зрак пустынен и жесток.
Там поднимается проклятьем заклейменный.
Там занимается закат лимонный.
Посередине Александр Блок.
Орел глядит вовсю. Знать, только медь
умеет так медлительно глядеть.
Орел глядит, как не умеем мы,
хотя есть и у нас четыре глаза,
на наступленье временного класса,
на наступленье тьмы.

3 копейки. Решка

Два завитка кудрявой цифры 3
не тривиальны, что ни говори,
и буква ять, след от копья в копейке,
стоит с крестом, в монашеской скуфейке,
с кузминскою улыбочкой внутри.
Стоит или сидит? Знать, только ять
умеет так сидеть или стоять.
Ять полустерт, как-будто знает он,
что со своей природою двойною
он устарел, что новою войною
он будет отменен.

Печник, печник! ты в основанье печки
монетки кинул просто так, на счастье,
не думал ты, что на свои алтыны
сумеешь столько вечности купить.
Их тихий звон внушает ликованье,
подобно неразменному рублю
они всегда звенят в моем кармане.
Я многое на них еще куплю.

20 December 2015

On the Nativity / На Рождество

http://tinyurl.com/ogpoe2s


On the Nativity


I’ll lie down, set my focus wandering,
my window star I’ll double, and
then I shall see that unadopted thing,
my damp-adapted motherland.

At my command, as lay optometrist,
there’s more than de-pair and re-pair—
one pairing, Saturn spliced with Jupiter,
will bring to term the Christmas star.

Their star was one that faded rapidly,
dried up—so sooner now may climb
above the Volkhov and the Vytegra
the Wise Men’s star, the kingly kind.

……………………………

This star will rise above the station, and
the radio at the village store
will interrupt its programme, anxiously,
(requests and dances), make a short
pause, only to resume its postulance
for shepherds, wise men, monarchs too,
for Party members and for komsomols,
for drunks and all the deadbeat crew.
Some sightless men, as prophets painstaking,
elders who’ve borne their cross an age,
just like these lines of mine, go patiently
wandering across the blank white page.
While further on, like some pink blotter-sheet,
the west takes over half the sky,
and following behind these clodhoppers
the Boundary Canal goes by.
And words, quick-dunked in sunset’s radiance,
start heading back to their old home,
opening doors to living spaces that
I left behind long long ago.

[From Чудесный десант (The Miraculous Raid), 1987]

(Translation ©2015 G.S. Smith)

На Рождество


Я лягу, взгляд расфокусирую,
звезду в окошке раздвою
и вдруг увижу местность сирую,
сырую родину свою.

Во власти оптика-любителя
не только что раздвой и сдвой,
а сдвой Сатурна и Юпитера
чреват Рождественской звездой.

Вослед за этой, быстро вытекшей
и высохшей, еще скорей
всходи над Волховом и Вытегрой
звезда волхвов, звезда царей.
. . . . . . . . . . . . . . . . .

Звезда взойдет над зданьем станции,
и радио в окне сельпо
программу по заявкам с танцами
прервет растерянно и, по-
медлив малость, как замолится
о пастухах, волхвах, царях,
о коммунистах с комсомольцами,
о сброде пьяниц и нерях.
Слепцы, пророки трепотливые,
отцы, привыкшие к кресту,
как эти строки терпеливые,
бредут по белому листу.
Где розовою промокашкою
вполнеба запад возникал,
туда за их походкой тяжкою
Обводный тянется канал.
Закатом наскоро промокнуты,
слова идут к себе домой
и открывают двери в комнаты,
давно покинутые мной.


16 December 2015

The poet’s a compost heap... / Поэт есть перегной...



The poet’s a compost heap, with dead words held inside,
which suppurate and pop, alkali and then acid,
in such a way that sound gets rid of sense, and
naked as numerals stand A,B,C, et cetera,

his lips then purse in a decompositional smile,
a final thought is left to dangle there, rootlet-ish.
And then when pupa chomps through chrysalis,
behold, bacteria have birthed a child.

The poet’s a compost heap.
All the grain’s ways are his,
rain moistens them, with warming sun to follow.

Along comes winter after this,
with the white winding sheet that he
spreads on a field now fallow.

[From Тайный советник (Privy Councillor), 1987]

(Translation © 2015 G.S. Smith)


Поэт есть перегной, в нем мертвые слова
сочатся, лопаясь, то щелочно, то кисло,
звук избавляется от смысла, а
аз, буки и т.д. обнажены, как числа,

улыбка тленная уста его свела,
и мысль последняя, как корешок, повисла.
Потом личинка лярвочку прогрызла,
бактерия дите произвела.

Поэт есть перегной.
В нем все пути зерна,
То дождик мочит их, то солнце прогревает.

Потом идет зима,
и белой пеленой
пустое поле покрывает.

01 December 2015

A Postcard from New England, 2 / Открытка из Новой Англии. 2


A Postcard from New England, 2



Here’s a tree, and God. Can sin be far off?
And birdsong din, hanging swath on swath.

Whistling and bustling, a scattershot weight
in maple-tree here-and-nowing,
maples driven out of their minds, alight,
fractured at half-way bowing.

Here’s how it ends, that song without words
sung by branches, their midnight whistle,
by leaves that touch, by trunks that distort,
exposing such fine-lipped fissures.

October blushing had ample cause.
The future will offer more lessons.
Does the coarse bark savour the pangs that course
in the clutch of this sound-birthing session?

Of lessons like these there’s been surely enough.
Leaves flying to earth, and birds flying south.

Leaves that freeze into pre-dawn frost,
red-brown hundred on hundred.
So disembodied, this onslaught was,
and Lord, so soon it was ended!

Birds, leaves, and warmth—all over now.
Trunk-hollow black, and here comes the snow.

[From Чудесный десант (The Miraculous Raid), 1985]

(Translation © 2015 G.S. Smith)




Открытка из Новой Англии. 2


Казису Сая

Древо и Бог. Далеко ль до греха?
Птичьего гама висит вороха.

Свиста и вороха грузный заряд
в животрепещущих кленах,
ошеломленные клены горят,
сломлены в полупоклонах.

Вот чем кончается пенье без слов
веток, полуночный свист их,
листьев касанья, раздвижка стволов
столь тонкогубо дуплистых.

Было о чем краснеть в октябре.
Будет вперед нам наука.
Сладко ли корчиться грубой коре
в схватке рождения звука?

Мало ли было подобных наук?
Листья — на землю, а птицы — на юг.

Листья вмерзают в предутренний лед
бурыми сотнями сотен.
Как он бесплотен был, этот налет,
Господи, как мимолетен!

Кончились — птицы, листва и тепло.
Падает снег и чернеет дупло.

20 November 2015

With every day there’s more intensity... / Что день - то повышается накал...

Lev Loseff Home, CLICK HERE for full story. Photo by John Freedman.

With every day there’s more intensity —
confusion, agitation, pressing worry.
Early today, a hare came bounding by,
then, grey-fur fellow, crouched down near our doorway.

He looked intently into where we live,
not so much squinting—rather, he was wall-eyed—
and then a kind of obscure malady 
stole over me, and I was heavy-hearted.

What was it staring at, that other eye?
What could it see, what dangers and what horrors?
What pitfalls wait for when we might come by?
Enemies? Doctors? Literary scholars?

So, for what sins am I supposed to pray?
To whom to write? From whom expect reply?
See, writing’s run away with me, and verse —
an omen that could not be any worse.


(Translation © 2015 G. S. Smith)

[From Чудесный десант (The Miraculous Raid), 1985]


Что день - то повышается накал 
смущения, смятения, тревоги. 
Вот нынче утром зайчик прискакал 
и, серенький, уселся на пороге.

Он всматривался в глубину жилья 
не косо, а скорее косоглазо, 
и наползала, сердце тяжеля, 
какая-то неясная зараза.

Куда другой его уставлен глаз? 
Какие там опасности и беды? 
Какие козни поджидают нас -
враги? врачи? литературоведы?
 
Какие мне замаливать грехи? 
Кому писать? Откуда ждать ответа? 
Я что-то расписался, а стихи -
вот самая недобрая примета.

09 November 2015

Words for the Song ‘Words’, 2 / Слова для романса “Слова” № 2

Nina Mokhova and Lev Loseff, 1970 / Нина Мохова и Лев Лосев, 1970 (Photo D. Loseff)


Words for the Song ‘Words’, 2


No point pitying them, they’re words, nothing more!
It’s mere grammar that brought them together,
in an arbitrary helping.
Then along came some woman or other,
dropped a matchstick and set them on fire,
couldn’t help it.

And this momentary—mighty though—blaze
brought light to my soul. Not the day’s
kind of light, but night-time’s, then destiny marked things,
making my shadow grow bigger, and shift,
and over the trees spread a branching script,
and on over clouds, over stars, until it
dissolved in the darkness.

[From Sisyphus Redux (2000)]

(Translation © 2015 G.S. Smith)

Слова для романса “Слова” № 2


Чего их жалеть — это только слова!
Их просто грамматика вместе свела,
в случайную кучу свалила.
Какая-то женщина к ним подошла,
нечаянной спичкой слова подожгла,
случайно спалила.

И этим мгновенным, но сильным огнем
душа озарилась. Не то что как днем —
как ночью, но стало судьбою,
что выросла тень моя и, шевелясь,
легла на деревьев ветвистую вязь,
на тучи, на звезды, пока не слилась
со тьмою.

22 October 2015

Words for the Song ‘Words’ / Слова для романса «Слова»


Words for the Song ‘Words’


Words, you’re the grass that grew last year—we might
have mown you down, but once more you come sprouting.
The bill’s been paid, the music is just right,
we’re quits with both conductor and accountant.

Let’s celebrate, let’s have some food and wine,
let’s share the impressions that we have of autumn—
it upsets distance, surface, volume, by
making those rustling sounds, and all that rotting.

You’d say the horizon felt the coming cold,
and, like a cat, curled up into a bundle.
What now? No Cossack gallop out from under— 
you have no horse, and where on earth to go?

The cold will slice with its Siberian sword,
there will be far-off colours—crimson, rusty,
there’ll be a tape of Okudzhava, husky,
with songs of his that, like a cat’s tongue, roughly
and suddenly, lick your defenceless soul.

I’ve stacked up words like firewood, row on row—
to pour, to light, to purchase, fireplace, dog.
Some straight, and others crosswise, log by log.
But why, though, has it got so cold just now?

[From Тайный советник (Privy Councillor), 1987]

(Translation © 2015 G.S. Smith)

Слова для романса «Слова»


Слова, вы прошлогодняя трава:
вас скосишь и опять вы прорастете.
Счета оплачены и музыка права,
и дирижер с бухгальтером в расчете.

Устроим праздник, поедим, попьем,
поделимся осенним впечатленьем,
что расстояние и площадь, и объем
искажены шуршанием и тленьем.

Знать горизонт, почуяв холода,
в тугой клубок свернулся по-кошачьи.
Что делать, не скакать же по-казачьи —
нет лошади да и вообще куда?

Сибирской сталью холод полоснет,
и станет даль багровою и ржавой,
магнитофон заноет Окуджавой
и, как кошачий язычок шершавый,
вдруг душу беззащитную лизнет.

Я складывал слова, как бы дрова:
лить, затопить, купить, камин, собака.
Вот так слова и поперек слова.
Но почему ж так холодно однако?


13 October 2015

To Columbo / To Columbo


To Columbo

Dans ma cervelle se promène;
Ainsi qu’en son appartement,
Un beau chat…
Baudelaire

It’s for you to teach me how to live—I’ve not done it myself, after all.
How to make oneself smaller (curled up in a tight little ball)
or bigger (stretched out over half of the carpet) than actual size.
I can read your miaow-moirs—miaow-mmeh! deris-
-ive contempt for those creatures who live by the quill,
and are ripe for the kill.
Take a stroll down my keyboard, your terrific striped tail in tow,
for its sibilant swish is superior to my stuff, you know.
Lie down on my book, and I won’t shoo you off, because
you’re more lyrical, you, than Anna, Marina, Iosif, Boris,
Velemir. What they placed on paper is something that you bear by birth.
So sing me your song with Mandelshtam’s head in your mouth.

Nothing else do I have that can help me get over my fear,
when you’re out after twelve and teeth-baring night is here.

[From Sisyphus Redux, 2000]

(Translation © 2015 G.S. Smith)

Translator's Note: Thank you, Grigory Gurin!

To Colombo

Dans ma cervelle se promène;
Ainsi qu’en son appartement,
Un beau chat…
Baudelaire


Научи меня жить напоследок, я сам научиться не мог.
Научи, как стать меньше себя, в тугой уплотнившись клубок,
как стать больше себя, растянувшись за полковра.
Мяумуары читаю твои, мемурра
о презрении к тварям, живущим посредством пера,
но приемлемым на зубок.
Прогуляйся по клавишам, полосатый хвостище таща,
ибо лучше всего, что пишу я, твое шшшшшшщщщщщщ.
Ляг на книгу мою - не последует брысь:
ты лиричней, чем Анна, Марина, Велимир, Иосиф, Борис.
Что у них на бумаге - у тебя на роду.
Спой мне песню свою с головой Мандельштама во рту.

Больше нет у меня ничего, чтобы страх превозмочь
в час, когда тебя заполночь нет и ощерилась ночь.

06 October 2015

The Tomcat’s Complaints / Жалобы кота

Loseff's cat - Columbo (1990 – 2008) Коламбо - кот Лосева

The Tomcat’s Complaints


Woe is me, Ow! is me, Oh! poor me.
Neither she-cat nor mouse can calm me.
So dark in October, worse even
than under a Negro’s armpit.

They’re the devil’s bequest, these claws.
I’ll rip out this page in the calendar.
Life, bundle me up in a ball,
take me off on your lap in a tramcar.

Or a taxi, to make it soon.
I’ll look at the crowd of people,
and ask some angry old crone,
‘Who’s next to be put to sleep here?’

[From Чудесный десант (The Miraculous Raid), 1985]

(Translation © 2015 G.S. Smith)

Translator’s note: lines 7-8 contain a sarcastic reference to the opening lines of a famous lyric by Nikolai Zabolotsky about coming back to life, ‘Grant me, starling, a corner,/settle me in your old starling-box’ (‘Уступи мне, скворец, уголок,/Посели меня в старом скворешнике’ (1946).



Жалобы кота


Горе мне, муки мне, ахти мне.
Не утешусь ни кошкой, ни мышкой.
Ах, темно в октябре, ах темней
в октябре, чем у негра под мышкой.

Черт мне когти оставил в залог.
Календарный листок отрываю.
Увяжи меня, жизнь, в уголок,
увези на коленях в трамвае.

Или, чтобы скорее, в такси.
И, взглянув на народа скопленье,
у сердитой старухи спроси:
«Кто последний на усыпленье?»



01 October 2015

So it’s autumn... / Вот и осень...


So it’s autumn. Ho-hum, ho-hum.
Daughter snotty. The cat’s infected.
Why on earth did you have me, mum?
However could that be expected?

With half the day gone to waste,
grab my diary and note if no more but
‘It’s Tuesday. October the 1st.
Rain. The 1st. And it’s Tuesday, October.’

[From Чудесный десант (The Miraculous Raid), 1985]

(Translation © 2015 G.S. Smith)


Вот и осень. Такие дела.
Дочь сопливится. Кошка чумится.
Что ж ты, мама, меня родила?
Как же это могло получиться?

По-пустому полдня потеряв,
взять дневник, записать в нем хотя бы
«Вторник. Первое октября.
Дождик. Первое. Вторник, Октябрь».